Обычно люди трактуют поведение собственной собаки, примеряя на себя, как бы они поступили в той или иной ситуации, что почувствовали. И, как правило, такой подход ни к чему, кроме огорчения и конфликтов с собственным питомцем, не приводит. А давайте попробуем встать на место собаки и попытаемся понять, как же мы выглядим в ее глазах...
Начнем с первого дня жизни щенка в новом доме, который еще должен стать для него родным. Точнее, попробуем оценить этот самый важный в жизни юного существа и нас, его хозяев, день с точки зрения человеческой и с позиции самого щенка. Итак, люди выбрали наконец-то себе питомца. Он такой красивый, так забавно вилял хвостиком при знакомстве, все норовил лизать руки и лез целоваться. Это точно наш щенок, берем и скорее везем его домой! В машине щенок скулил, истекал слюной, его явно мутило, но всякая дорога когда-нибудь кончается — добрались до дома.
Малыша спустили с рук посреди гостиной, и все семейство сбежалось с ним знакомиться. А он надул лужу и замер. Только нюхает воздух да поводит головой из стороны в сторону. Из-за лужи, конечно, хозяйка расстроилась — отмывай теперь ковер, но долго не сердилась. Так, шлепнула тряпкой слегка и даже дала кусочек печенья. А щенок — вот засада-то — такого жеста не оценил, печенье есть не стал, а ползком-ползком в самый темный угол. Ему игрушки предлагают, мяса принесли — а он спрятался и вылезать не хочет. Ну, вытащили, конечно, из рук в руки передают, целуют, тискают, дети визжат от восторга. Где-то через час, если не больше, глава семейства всех угомонил и сели ужинать. Щенок вроде тоже храбрости набрался, прибежал и юркнул под кухонный стол. Все ему рады, то и дело заглядывают, как он там, под столом-то, кусочки суют лакомые. Слава Богу, берет кусочки-то. Ой, и у меня взял, смотрите, колбаска-то по вкусу пришлась, и курица тоже... Веселье бьет ключом, а уж когда расшалившийся щенок стащил тапок хозяина и уволок его в коридор, смеялись аж до слез... Потом со щенком играли, кормили его, опять играли. Вспомнили, что собака должна знать, где ее место. И стоило малышу заснуть в разгар беготни, как его тут же подхватывали на руки, тащили к его постельке и укладывали, приговаривая «место», «место». Щенок, разумеется, немедленно просыпался и опять начинал носиться по дому, и все включались в этот праздник жизни. Однако пора и на боковую, так что детей отправили спать и попробовали в очередной раз определить и щенка на его законное место. Он опять там не остался, но не бегать же за ним всю ночь — гасим свет и спать, всем спать...
Ан не тут-то было. На какое-то время щенок притих, потом бродил в темноте, шуршал чем-то, что-то грыз и таскал, опять притих и вроде даже засопел, а потом завыл. Да как завыл! Это был раздирающий душу, а для не столь сентиментальных натур — буквально ввинчивающийся в мозг громкий вопль тоски! Жуткий, металлическими нотами вибрирующий крик, завершающийся рыданием! Выносить подобное было свыше человеческих сил. Разумеется, свет зажгли, мелкого взяли на руки, долго гладили и утешали. Вроде заснул, свет погасили — и все повторилось. Опять встали, утешили, легли... Вновь плач, но уже не такой безысходный, как в первый раз, а требовательный! О Господи, ладно, тащи его в постель, пусть эту ночку поспит на нашей кровати. Спустя 5 минут счастливое семейство забылось желанным сном.
Теперь попытаемся представить, что чувствовал, видел и понял щенок. В этом мире он начал осознавать себя совсем недавно. Раньше не было ничего, точнее, он сам не отделялся от мира: темно, тепло, сытно, он растворен в пространстве, да и есть ли оно вообще? Можно повернуться, вытянуться, свернуться в клубок, все тело воспринимает какие-то колебания, но ничего неприятного нет. Он — плод, он — в утробе матери, и это его вселенная. В какой-то момент его стиснуло и потащило, это было долго, мучительно, неприятно, пока наконец его не вытолкнуло прочь из его колыбели. Он родился на свет. Ужас! Сколько новых ощущений — холодно, мокро, душно, тяжело. Что-то переворачивает его, теребит, трет шершавым и горячим... Первый вздох и первый крик негодования. Надо дышать, надо двигаться к теплу, надо что-то найти... О, вот оно — сосок матери и такое восхитительно вкусное молоко! Мир стал другим, но он быстро к нему приспособился. Замерз — ползи к теплу, там мамино брюхо или другие существа: его братья и сестры, но они интересны лишь тем, что, сбившись в кучку, можно согреться. Если не можешь найти тепла или хочешь есть, кричи как можно громче и дольше, и мама появится, согреет и накормит. Его вселенной стало логово, такое уютное и защищенное. Когда открылись глаза и уши, через некоторое время он стал воспринимать образы и звуки. Если что-то большое надвигалось на него, он старался спрятаться, громкие резкие звуки тоже вызывали страх. Впрочем, когда ничего неприятного не происходило, он переставал пугаться. Более того, довольно быстро он стал узнавать мать и тех странных существ, настолько огромных, что их невозможно было окинуть взглядом. Они поднимали его высоко-высоко и произносили совсем иные звуки, чем мама и другие щенки. Впрочем, они были теплые, а их прикосновения приятными, они играли с ним. Он стал радоваться им. Мир вновь обрел законченные очертания, стал понятен и безопасен.
Со временем в нем появилась и иная еда, кроме молока, и разные забавные штуки, которые можно грызть и трепать (гиганты называли их «игрушки»). А еще можно было возиться с однопомётниками, толкаться, рычать и бегать. Впрочем, братья с сестрами по-прежнему воспринимались им, как некая деталь внешнего мира, без которой вполне можно жить. Вот мама и те, большие и ласковые, — они были необходимы, как еда, как тепло — они были его защитой, они не пускали в его мир ничего, что могло бы напугать и причинить зло. В этот день, который он, впрочем, едва ли мог отделить от всех предшествующих, большие предложили новую игру: они принесли его к другим большим. Те были просто прекрасны, они излучали восторг, и щенок четко понимал, что именно он — предмет восторга и обожания. В ответ он тоже радовался и в знак своего расположения лизал руки и извивался всем телом в пляске приветствия старшего и сильного. Никто не учил его делать так, но это было правильно: выражать свою радость и благоговение, прижавшись к земле и виляя хвостом. Новые большие взяли его на руки — он не имел ничего против, — и вынесли прочь из знакомого мира. Он родился второй раз и, пожалуй, ощущения были еще более скверные, чем в первый! Лавина новых, непонятных, страшных запахов, звуков и образов обрушилась на него. Он был ошеломлен, пытаясь найти в окружающем хоть что-то знакомое и понятное. Его несут, и вот он попадает в какое-то грохочущее, мерзко воняющее место, которое к тому же начинает двигаться рывками, поворачивать, останавливаться и вновь двигаться. Тошнит, страшно кружится голова, больно ушам, и нет возможности убежать и спрятаться. В итоге он впадает в оцепенение. Когда его уносят из этого места, он уже ничего не хочет.
В новом месте его опускают на пол. Какое счастье, это место никуда не движется и не грохочет. Правда, ноги еще не держат и все, на что он способен, это наконец-то пописать. Ведь в логове, под брюхом мамы или на руках больших этого делать нельзя. Он знает это так же твердо, как знает, как звать на помощь, как приветствовать старших, как прятаться от опасности. Все эти знания приходят к нему ниоткуда — они просто всплывают в нужный момент, и он действует единственно возможным образом. О, вот уже и легче, но страх все еще рядом. И то, что чужие большие окружают кольцом его, сидящего посреди пустого места, уверенности вовсе не прибавляет. Надо убраться с открытого пространства, спрятаться и попытаться понять, где здесь опасность и что ему делать дальше. А вон и подходящее укрытие: скорее туда, прижавшись как можно ближе к земле, так его труднее заметить. Это тоже знание, которое приходит само. Удрать удается не сразу. Его хватают, тормошат, суют в пасть какую-то еду. Вот уж не вовремя: тот, кто ест в незнакомом месте, рискует больше никогда не есть. Ух, все-таки сбежал и спрятался, теперь можно и нужно принюхаться, прислушаться, присмотреться. На это уходит изрядно времени, новые большие куда-то исчезли, но голоса их слышны. Мирные такие голоса, веселые, он чувствует, что их радость вызвана его персоной. Пойти, что ли, к ним — одному страшно, к тому же с той стороны пахнет едой... незнакомой едой, но запах очень привлекательный.
Короткими перебежками добрался до стаи. Точно, все тут и излучают доброту, — приятно! Ага, здесь тоже убежище, скорее прятаться и изучать новый мир дальше. В убежище заглядывают и предлагают пищу. Вот это здорово: когда страх отступил, голод заявил о себе всерьез. Как же вкусно-то, а еще поделитесь едой? Опять всплывает нужное знание: чтобы старший поделился едой и не гнал прочь, надо лизать его морду (у больших можно и руки), округлить глаза и прижать уши, скулить и вилять хвостом. Можно еще ползти к старшему на брюхе или припадать грудью к земле и скрести ее лапой. Все правильно! Кормят, гладят, еще кормят и радуются вместе с ним. Очень хорошо, он теперь не забудет, как выпросить много вкусной еды. Оказывается, особенно охотно большие делятся пищей, если смотреть им прямо в рот, роняя при этом голодную слюну из пасти. Уф, как же устал: спать, прямо тут, в этом чудесном логове... Не вышло: из логова вытащили и понесли в другое место. Тут мягко, но пахнет незнакомо и, главное, это не убежище — оно открыто со всех сторон. Да и спать расхотелось. Лучше последовать за большими, с ними тоже, как выяснилось, можно играть. Но спать все-таки хочется, однако, стоит лишь задремать, приткнувшись к ногам больших и чувствуя себя под их защитой, как вновь будят и тащат на ту же мягкую площадку. Да не будет он здесь спать — неуютно, и вообще непонятно, как спать, когда тебя разбудили! Ох, какой же долгий и утомительный день! Все хорошо: ему рады, с ним играют, он сыт, даже, пожалуй, объелся, но как же он устал! И не только физически: в родном логове он никогда еще столько не бегал и не играл в ущерб сну. Он вымотан умственно: слишком много нового, границы его мира раздвинулись настолько, что он просто не может понять, где они.
Запахи, звуки, образы — все это сменяет друг друга с ошеломляющей скоростью, и он просто не может понять, что важно, а что нет, чего избегать. Более того, он не понимает, что и как ему делать! Вот наконец-то наступают темнота и тишина. Некоторое время он еще бродит, изучая окружающее, но усталость берет свое, и он забывается сном. Но нет, сон его скоротечен, называется, темнота и тишина тоже другие. Тени, окружающие в полутьме, незнакомы и пугающие, ему кажется, кто-то крадётся, чтобы схватить его. А что за тревожные шорохи и скрипы? Он в панике, он зовет мать изо всех сил так, так как кричал еще совсем маленьким, когда переставал ощущать ее тепло. Вновь становится светло, и большие подходят к нему. Они гладят, их руки частые и надежные, они разогнали тени. Как хорошо, как уютно, — сонно... Он проваливается в сон. Ой, они ушли! Они оставили его одного, его большие друзья и его защита! Он опять один в этой чужой враждебной темноте, и мама так и не вернулась. Зови опять — приходит к нему нужное знание, зови и тебя услышат. Все верно: большие опять сделали светло, и стало уютно и безопасно. Можно спать. Они снова бросили его, как же так?! Придется снова их звать. Получилось, отлично! Вот здорово: большие не просто пришли утешить и согреть, они забрали его в свое собственное логово. Тут мягко, тепло, можно спрятаться и, самое главное, можно прижаться и чувствовать себя совсем, как у маминого живота. Вот оно, счастье! Окончательно засыпая, он успевает запомнить главный сегодняшний урок этого нового мира. Если тебе одиноко и грустно, кричи как можно громче, и все сбудется! Вот так выглядит первый день щенка в новом доме. Всего один день, а сколько проблем уже посеяно и очень скоро расцветет махровым цветом, сколько конфликтов успело зародиться всего лишь за несколько часов. То ли еще будет! Но это уже совсем другая история.